— Надо закончить статью, — сквозь зубы сказала Констанца. "Расшифруешь, напишешь и пошлешь ему на согласование. Было бы хорошо еще раз к нему прийти, месье Констаном, но я не могу, не могу, — она уронила голову на стол и коротко, по-звериному, взвыла.
Успокоившись, она очинила перо. Окуная его в серебряную чернильницу, Констанца стала быстро писать: "Народный трибун, глашатай нужд рабочих масс, месье Жан-Поль Марат встретил вашего корреспондента в своей скромной, заполненной книгами квартире. "Стыдно окунаться в роскошь, когда бедняки Франции голодают, — сказал мне месье Марат…."
Констанца закинула голову назад, стараясь не закапать слезами бумагу. Подышав, сглотнув, она продолжила работать.
Двери лаборатории были заперты. Лавуазье, усевшись на стол, прижав к себе Констанцу, озабоченно спросил: "Что случилось? Ты сегодня сама не своя. Дома что-то, в Англии?"
— Сказать ему, — подумала Констанца, уткнувшись лицом в его крепкое плечо. "Не смей, ты видела, как тот подонок стреляет. Антуан посчитает своим долгом вызвать его на дуэль, нельзя рисковать жизнью великого человека".
— Устала, — она почувствовала его руку, что поглаживала ее рыжие волосы, и обняла его: "Устала, много работы. Только интервью с Маратом доделала, как пришло письмо от Уолтера, моего редактора — читатели хотят видеть серию статей о достижениях промышленности. Так что я еду на фарфоровые мануфактуры — в Севр и Лимож".
— Я тебе дам рекомендательные письма, я знаю тамошних директоров, — Лавуазье нежно поцеловал ее. Констанца, потрепав его по белокурой, коротко остриженной голове, развязывая пояс своего холщового передника, улыбнулась: "Я через две недели и вернусь уже, Антуан".
— Я буду скучать, — Лавуазье посмотрел в темные, большие глаза: "Господи, а я ведь и вправду люблю ее, эту девочку. Констанцу. И Мари-Анн — тоже люблю. Вот же угораздило, на старости лет".
— Иди сюда, — велел он, и, поднес ее руку к губам: "Потом мы сможем уехать, Констанца. Дня на три, в деревню, на Сене. Там совсем глухое место, нас там никто не узнает. И тогда…, - он ощутил прикосновение ее нежных губ и шепнул: "Ты даже на вкус, как чернила. Опять перья грызла".
— И тогда все будет хорошо, — твердо сказала себя Констанца, целуя его. Она посмотрела на сланцевую доску, — названия химических элементов были написаны в столбик, таблицей, и спросила: "Что это?"
Лавуазье покраснел и махнул рукой: "Так, бесплодные попытки как-то их классифицировать, выстроить…, Пока ничего не получается".
— Получится, — уверенно сказала Констанца, отгоняя от себя то, что вставало перед глазами, — смуглое, искаженное лицо, и его шепот: "Не ломайся, ну!"
— Непременно получится, Антуан, — повторила она, замерев в его руках, не двигаясь, слыша, как бьется его сердце.
Жанна сняла шелковую, с большими полями, украшенную цветами шляпу. Встряхнув белокурыми локонами, оглядевшись, женщина улыбнулась: "У вас очень мило, месье Робеспьер. Только табаком пахнет, — она сморщила нос.
В гостиной, — с натертым, блестящим паркетом, — было чисто, ветер из раскрытого окна чуть шевелил вышитое покрывало на кушетке.
Мужчина развел руками: "Я стараюсь курить поменьше, но, сами понимаете, за работой не всегда получается. От вас фиалками пахнет, мадемуазель де Лу, — он все смотрел на нее, — это мой любимый запах. Моя матушка их выращивала, фиалки. Она умерла, когда мне шесть лет исполнилось, — он погрустнел и добавил: "У нас в Аррасе был домик, прямо на реке, и очень красивый сад. Я до сих пор помню, как матушка срезала цветы, у нас они всегда в гостиной стояли".
— Как тут, — тихо сказала Жанна, указав на фарфоровую вазу на камине. "Тоже фиалки, месье Робеспьер. Спасибо вам".
— Питер мне не дарил цветов, — вспомнила она. "Месье Корнель каждую неделю Тео белые розы присылает, а мне — никто никогда не дарил цветов. Только Максимилиан".
Они встречались почти каждый день — ненадолго, в саду Тюильри, Робеспьер приносил ей книги. Они сидели на скамейке, ветер играл его волосами, голубые глаза смотрели на нее — тоскливо, отчаянно. Потом он спохватывался и краснел: "Не обращайте внимания, я просто…, Не обращайте внимания, мадемуазель де Лу"
— Просто Жанна, — как-то попросила она, положив маленькие пальцы на рукав его сюртука. "Мы же с вами друзья, месье Робеспьер".
— Друзья, — неожиданно горько ответил мужчина и тут же тряхнул головой: "Простите. Я счастлив хотя бы этим, мадемуазель де Лу, и не жду большего".
— Давайте, я сварю кофе, — предложила Жанна. "Вы только покажите мне, где кухня".
— Что вы, — рассмеялся Робеспьер. "Я всю жизнь провел в одиночестве. Умею и кофе варить, и готовлю неплохо. Если бы вы приехали ко мне в Аррас, я бы угостил вас нашей едой, у нас кухня отличается от той, что в Париже".
— Я знаю, — оживленно сказала Жанна. "Я делаю фламиш, это ваш пирог, с луком-пореем и сыром. Мадемуазель Бенджаман такого не ест, из-за фигуры, а мне он нравится. Еще у вас отличная баранина, от тех овец, что у моря пасутся, цветная капуста и артишоки".
— И не заткнешь ведь ее, — устало подумал Робеспьер. "Господи, как мадемуазель Бенджаман такое терпит, я уже на третий день был готов ее задушить. Ничего, скоро моя королева избавится от этой простушки, такой действительно — только пирогами на улице торговать. Хорошенькая, но дура дурой. Скорей бы уже уложить ее на спину. Надеюсь, в постели она не такая болтливая. Там я ей просто не дам рта раскрыть, — он подавил усмешку и ласково сказал: "Моя матушка готовила фламиш, мне он тоже очень нравится".
— Я вам испеку, — радостно пообещала Жанна.
Когда они уже сидели за столом, и девушка разливала кофе в серебряные чашки, Робеспьер вдруг сказал, глядя на ее нежные, молочной белизны пальцы:
— Знаете, мадемуазель де Лу, как моя матушка умерла, отец нас бросил, я его и не видел после этого. Я ведь незаконнорожденным был. Мои родители поженились уже после того, как я родился. Потом меня и брата — бабушка растила, — он чему-то рассмеялся. "Я всегда хотел, чтобы у меня была семья, — любимая женщина, много детей — мальчиков и девочек. И сад с фиалками, и дом на реке, — добавил он, и обвел рукой гостиную. "А вместо этого живу один".
— Три дня квартиру убирал, — смешливо подумал Робеспьер. "Жан-Поль такую грязь развел, даже шлюху сюда стыдно было бы привести. А он приводил, и не шлюху — не зря я в кабинете серебряную шпильку нашел. Светская дама. Есть такие, любят пощекотать себе чувства, отдаться революционеру. Ничего, когда мы придем к власти — отправим всех этих аристократок, во главе с австриячкой, в тюрьму. Там им достанет посетителей".
